Создатель группы «Росскат» о том, зачем банк «Траст» ликвидирует одну из крупнейших самарских промышленных групп.

Одно из крупнейших региональных предприятий, нефтегорский «Росскат», пошло по пути банкротства. Этот процесс запустил нынешний хозяин завода — банк «Траст». Почему бывший флагман российской кабельной промышленности пришел к такому финалу? Кто выступил могильщиком предприятия? Можно ли еще спасти «Росскат»? На эти и другие вопросы в интервью «СО» ответил бывший бенефициар «Росската» Николай Таран.

— Осенью 2020 года хозяин «Росската», банк «Траст», инициировал ликвидацию предприятия. Почему, на ваш взгляд, это сделано?

— В глобальном смысле случившееся с «Росскатом» было неизбежно. Когда четыре государственных монстра — налоговый орган, банки, суды, вертикально интегрированные холдинги — настроены на уничтожение бизнеса, у него просто нет шансов. Бороться с этим невозможно. «Героический» поступок, который совершил банк «Траст», ликвидировав три завода и заодно с ними еще не родившегося ребенка в виде тольяттинской площадки («Севкабель Поволжье». — Прим. ред.), на мой взгляд, оказался закономерным в сложившейся ситуации. Долгое время у государственного давления не было никакого противовеса, кроме трудового коллектива и меня. Но кто-то же должен поддерживать такие предприятия, как «Росскат»? Надо просто понимать, что такое этот завод для города Нефтегорска. Еще три года назад он был для Нефтегорска примером успешного развития. «Росскат» имел дочерние компании в Москве, Санкт-Петербурге, Тольятти, Нефтеюганске. Именно с «Росскатом» были связаны надежды горожан, работающих на заводе, на развитие, стабильность, профессиональный рост. Мы (бывшие бенефициары и управленцы «Росската». — Прим. ред.) проделали огромную работу. И это касается не только инвестиций или покупки активов. Менялись принципы построения бизнеса и психология людей. Например, «Росскат» испытывает серьезный кадровый голод. Где в Нефтегорске набрать хороших технологов, металлургов, опрессовщиков, изолировщиков? Их там просто нет. А люди не очень хотят ехать туда из Самары или Питера. Мы приглашали студентов из Томска, Перми, отправляли учиться ребят из Нефтегорска, давали варианты карьерного и профессионального роста. Мы обеспечили для них работу, обещали социальный лифт. Я откровенно говорил молодым специалистам: сегодня хорошо работаешь в Нефтегорске, завтра будешь работать в Подмосковье или Питере. Это позволяло мотивировать весь коллектив группы. Переместить металл проще, чем переместить рынок и мозги. Была проведена сложнейшая работа по интеграции коллективов и обмену между ними опытом. Это нельзя сделать единомоментно. Такие вопросы не решаются щелчком пальцев. Одномоментно это можно только убить, что, собственно, и сделано. Что в сухом остатке? Уничтожены надежды людей, квалифицированные работники разъезжаются, предприятия закрываются, превращаясь в куски металлолома.

Но «Росскат» существует не в космосе. Это не проблема одного предприятия. Это системная ошибка российского общества. Идет неосознанная агрессия чиновников по отношению к бизнесу. И со временем эта агрессия только нарастает. Ко мне приходят знакомые предприниматели и жалуются, что инспектора различных бесчисленных проверяющих служб приходят к ним на проверку, изначально разговаривают с ними, как с жуликами, и ни один не уходит, не выписав штраф. В России сложилась презумпция виновности бизнеса. Но тогда нужно ответить на логичный вопрос — а нужно ли вообще России предпринимательское сообщество?

— В какой момент вы пришли к пониманию неизбежности того, что произошло сегодня с «Росскатом»?

— Ситуация, которая в итоге привела «Росскат» в положение, в котором он оказался сейчас, началась не вчера. Точкой перелома я бы обозначил 2007-2008 годы. Причем это касается не только «Росската». В такой ситуации оказались многие промышленные предприятия. И, по сути, вся их история разделилась на до этой точки и после. Кто-то прожил дольше, кто-то меньше, кто-то до сих пор пытается выжить. Но со схожими проблемами столкнулись почти все.

Нулевые годы вселяли в бизнесменов уверенность в завтрашнем дне. Любой бизнес рос, объемы потребления росли, промышленники покупали оборудование, технологии. Инвестиции лежали буквально под ногами — бери сколько унесешь. «Росскатом» была сформирована стратегия развития, предполагавшая попадание в топ-200 российских предприятий, затем выход на IPО и закрытие всех кредитов. В топ-200 мы не вошли, но в отрасли в 2019 году мы стали третьими. Для достижения поставленной цели требовалось пройти несколько этапов — выйти в бизнес-сообщество и сказать: я такой классный парень, у меня профессиональный коллектив и ликвидные активы, получить облигационный заем под честное слово и вернуть его вовремя, потом разместить акционерный капитал на бирже, при этом параллельно развивать производство и выполнять взятые обязательства. И спрос на наши ценные бумаги был. Объем подписки по займам в 2007 году превышал в два раза то, что мы предложили рынку. И те процентные ставки, на которые мы изначально рассчитывали, снизились вдвое. Если мы изначально планировали привлекать средства под 14-15% годовых, то в результате процентная ставка составила 7,5%. Причем это облигации — то есть, по сути, займы под честное слово. Никто не предполагал, что этот золотой век может так быстро закончиться. Но реальность превзошла самые худшие прогнозы. И тут первый гвоздь в крышку гроба «Росската» забили государственные банки. Я до сих пор не понимаю логику — как увеличение процентной ставки по кредитам в кризис снижает риски банка? Когда ты и так испытываешь давление извне со стороны курса доллара, санкций, падения рынка, а тебе твои финансовые партнеры повышают процентную ставку с 8% до 19%, а в ряде случаев и до 39%. И нам приходилось брать такие займы, чтобы выполнить свои обязательства. И это государственные банки. Они же по идее должны решать государственные задачи поддержки экономики. На что предприятия должны развиваться? В итоге вторичные рынки капитала умерли, банки ужесточили свою политику. Собственно, банки тоже можно понять. Им необходимо создавать резервы. Кредиты на строительство и производство находятся под особым контролем и относятся к повышенной группе риска. Таковы требования ЦБ. Но тут в ситуацию должно вмешаться государство и через Центробанк изменить регулирование. А в реальности ЦБ через госбанки декларирует фактическое убийство промышленных предприятий, потому что денег больше взять негде. Раньше можно было рассчитывать на местные банки, но их тоже практически нет. А госбанки настолько зарегулированы, что они уже не видят за цифрами и инструкциями, которые спускает им ЦБ, реальной жизни. Так мы боремся с инфляцией, закрывая возможность кредитовать бизнес и добивая прибыльные предприятия.

Следующие убийцы бизнеса — это государственные монополии. Если называть вещи своими именами, они, выкручивая руки, нас просто обворовывают. Они диктуют нам цены, которые зачастую ниже себестоимости. Не платят за поставленную продукцию по 120 дней. То есть фактически мы их кредитуем. Попытка уйти от таких заказов привела к обвинению нас в картельном сговоре и незаслуженному наказанию. Вот бы здесь депутатам принять закон, запрещающий монополиям не платить. Так нет же. Они как черт от ладана бегут от таких предложений. Для выполнения таких заказов нужны оборотные средства. Где их взять? Негде. Приходится брать сырье на переработку. И вот тут нас поджидают третьи могильщики бизнеса — налоговики. Вместо того чтобы взыскивать налоги с тех компаний, которые должны их платить, фискалы переадресовывают претензии производственникам. Несколько месяцев назад проходило совещание в ТПП РФ. Там присутствовал один из руководителей ФНС России, курирующий в том числе тему НДС. И на мой вопрос: «Почему вы не предъявляете требования этим недобросовестным компаниям?» — последовал прямой ответ: «А где мы их будем искать? Вы находитесь на земле со своими станками и оборудованием и с вас есть что взять». Простите, а где же презумпция невиновности? Почему компании, которые участвовали в производственных цепочках с «Росскатом», до сих пор существуют и к ним нет никаких налоговых требований? Вы же сами эти компании регистрируете, выдаете им лицензии, проводите камеральные проверки, где подтверждаете отсутствие у них проблем. А в итоге отвечаете за них не вы, а производственники. Это как? Я неоднократно спрашивал фискалов, почему они для нас не откроют свою базу НДС. Это же так удобно. Я на месте могу проверить своего контрагента и, если он находится в красной зоне, не сотрудничать с ним. А так — это похоже на игру в морской бой, только у твоего соперника в руках оба поля. Мне отвечают: «Проверка контрагентов — это ваше дело». Но как я могу это делать, располагая из информации только вашими предыдущими камеральными проверками? Вы их проводите каждый квартал и выносите вердикт, что компания — добросовестный налогоплательщик. А при выездной проверке она оказывается недобросовестным. Получается, вы умышленно вводите меня в заблуждение, чтобы потом обанкротить завод? Замкнутый круг. Куда нам деваться? Естественно, мы идем за защитой в суд. Но оказывается, и суды также заточены на добивание бизнеса. Любое слово налогоплательщика против слова налогового органа трактуется в пользу последнего. В такой ситуации доказать свою непричастность невозможно. Включается механизм перемалывания костей, и тебе уже не до бизнеса. Ты и твои сотрудники не вылезают с допросов, и думаешь уже не о работе. Суд просто отказывается видеть очевидное. И в этот момент от тебя отворачиваются все — банки, чиновники, контрагенты. Ты из орденоносца превращаешься в прокаженного. И все твои просьбы о помощи разбиваются о стену непонимания. Вариантов выживания, когда все инструменты государства наваливаются на актив, просто нет.

— Вы считаете, что государство должно занимать в этой ситуации иную позицию?

— Конечно. И это не только мое мнение. Мы не можем конкурировать с иностранными производителями, потому что они обходят нас не только в технологии. Вы попробуйте какой-нибудь производственный проект реализовать у нас — это ведь семь кругов ада надо пройти с получением всяческих разрешений. Годами нельзя сдать построенный цех, потому что все время меняются какие-то условия или требования. Складывается впечатление, что придумать закон под бизнес, усложнив его, это и есть лучший бизнес. Этим и занимаются наши депутаты.

Видимо, у всех госструктур в России разные цели. И они даже не пытаются координировать свои действия. Я однажды был на экономическом форуме в Москве. На нем были заявлены представители экономического блока правительства, Центробанка, администрации президента, ТПП РФ. Когда я прочитал фамилии участников, подумал: как здорово от первых лиц услышать, куда мы, собственно, движемся в экономической сфере. Билет на форум стоил 150 тысяч рублей. Начинается мероприятие, и большие чиновники, которые сидят на подиуме, начинают между собой спорить. Один говорит: надо дать предприятиям деньги, другой — что первый оратор ничего не понимает в экономике, у третьего какие-то свои предложения, четвертый разговаривает по телефону. В общем, басня Крылова. Так продолжалось минут 30 или 40. Потом им, видимо, надоело, и они предложили участникам форума задать вопросы. У меня были одна просьба и один вопрос. Вопрос: «А для чего вы сюда пришли? Вы заранее не могли между собой договориться и перед нами с единой позицией какой-то выступить?» И просьба: «Верните мне мои 150 тысяч, и я поехал отсюда».

— Каким образом «Росскат» все-таки перешел под контроль банка «Траст»? Это было следствием санации ранее подконтрольного вам же АвтоВАЗбанка?

— Нет. Санация АвтоВАЗбанка и переход «Росската» под контроль «Траста» никак между собой не связаны. После кризисов 2008 года, потом 2014-2015 годов «Росскат», как и большинство промышленных предприятий, столкнулся с проблемой дефицита оборотных и инвестиционных средств. А без них развитие просто невозможно. Ситуация была сложная. В результате в 2015 году я в обмен на обещания бенефициаров Промсвязьбанка обеспечить заводу финансирование передал им 60% «Росската». На тот момент ПСБ был одним из крупнейших федеральных банков, обладающим гигантскими возможностями. Передал я банкирам не только акции, но и оперативное управление «Росскатом». До апреля 2017 года заводом управляли представители Промсвязьбанка. Но завод с тех пор заметно изменился. За два года кредитный портфель «Росската» вырос вдвое, причем в основном за счет кредитов в самом ПСБ. Была изменена сама модель управления бизнесом «Росската». Менеджеры банка отказались от факторинговых операций, которые ранее были открыты на монополии — «Роснефть», РЖД, «Росатом». Дело в том, что монополии работали и работают только с рассрочкой платежа. А ее надо чем-то компенсировать. Другой вопрос, что ранее бизнес «Росската» был по-другому структурирован. 50% портфеля составляли заказы, где мы продавали дешевле, но без рассрочки, а 50% — с большей маржой, но в рассрочку. В тот период на «Росскате» произошел перекос в пользу рассрочки. У ПСБ денег тогда было много, и предприятие заливалось кредитами, которые поддерживали операционную деятельность. Потом в результате корпоративного конфликта внутри самого ПСБ они отказались от управления. Поматросили и бросили «Росскат». Мне пришлось вернуться к оперативному управлению заводом. Я взял на себя обязательство погасить выданные кредиты в обмен на возврат акций. Но мы не успели завершить сделку. В 2017 году в Промсвязьбанк пришел большой брат в лице временной администрации Центробанка. Я предложил ЦБ те же самые условия. Но в последний день действия оферты на выкуп акций ЦБ решил оставить этот актив себе. В это время начал формироваться банк плохих активов «Траст», и, видимо, в ЦБ решили, что новый банк сможет лучше распорядиться контрольным пакетом «Росската».

— Как складывались ваши отношения с менеджментом «Траста»?

— Изначально все было, как в песне Андрея Макаревича: «Ты помнишь, как все начиналось, как строили лодки, и лодки звались Вера, Надежда, Любовь». На тот момент была возможность выйти из этого бизнеса. «Траст» был обязан выкупать у меня 40% за 436 млн рублей, на руках была банковская гарантия. Но я предложил другой вариант: давайте мы в течение 5 лет до 2023 года вырастим этот актив, войдем в топ-200, выйдем на IPO. С вашей стороны — снижение долговой нагрузки «Росската» за счет эмиссии. С моей стороны — управление и рост капитализации актива. Это был действительно достойный проект. Об этом не раз в интервью заявлял президент банка «Траст» Александр Соколов. Надо отдать должное, на первом этапе он принимал в теме активное участие. Он очень помог и принимал волевые решения. Прошла эмиссия, которая практически в два раза снизила долговую нагрузку. Мы сохранили оперативное управление «Росскатом», причем 2019 год оказался одним из самых успешных за все время существования завода. Прибыль предприятий группы составила 460 млн рублей. Но все изменилось после прихода в банк «Траст» главного исполнительного директора Михаила Хабарова (сейчас находится под домашним арестом, обвиняется в особо крупном мошенничестве. — Прим. ред.). У него, видимо, были какие-то свои планы относительно «Росската» и заводов, входящих в группу. В тот период интерес к «Росскату» проявляли Российский фонд прямых инвестиций, ряд других инвесторов, готовых выкупить предприятие у «Траста». Но банк рассудил иначе и забрал управление в свои руки.

— Было ли связано решение о смене единоличного исполнительного органа с доначислениями налогов на 1,7 млрд рублей? Насколько критичным доначисление было для «Росската»?

— Свои претензии налоговая предъявила намного раньше этого момента, а судебный процесс завершился намного позже. Я не думаю, что между сменой единоличного органа управления и налоговыми доначислениями есть связь. Причина в другом. Я до последнего надеялся, что конфликт с фискалами будет решен по-другому. Потому что вся эта ситуация не укладывается в рамки здравого смысла. Проблема налоговых доначислений в участи «Росската» гипертрофирована, предприятие не являлось покупателем продукции, за которую его наказали. Налоговый спор никаким образом не мог привести завод к банкротству. На октябрь 2019 года объем нераспределенной прибыли «Росската» и его дочерних обществ превышал 1,5 млрд рублей. То есть у предприятия были деньги для того, чтобы рассчитаться с фискалами. Это подтверждает и сама налоговая. Я в свое время обращался к налоговикам с просьбой дать рассрочку на выплату доначислений. У меня есть официальный ответ ИФНС об отказе в этой просьбе, в котором черным по белому говорится, что финансовое состояние «Росската» позволяет рассчитаться единовременно. У предприятия были средства для оплаты налогов. Я был уверен в том, что если мы не сможем отстоять свою позицию в суде, то просто оплатим доначисления. На сегодняшний день «Росскат» через банк «Траст» является государственным. И, соответственно, деньги, которые были на предприятии, так или иначе должны были перейти государству. В виде дивидендов в пользу банка «Траст» или в виде налогов в пользу ФНС. Ведомства разные, но страна-то одна! В любом случае конечным получателем становилось государство. Ведомствам просто нужно было договориться между собой. Однако узковедомственные интересы оказались важнее государственных. Ведь что получается на самом деле: государственный банк убивает три работающих завода, чтобы не платить налоги государству же. Это что, государственный подход? Сбербанк (крупнейший кредитор «Росската», 3,2 млрд рублей долга. — Прим. ред.) занял конструктивную позицию. Они выразили готовность пролонгировать все кредиты, в том числе и на длительный срок, при условии, что мы решим вопрос с фискалами. Я еще раз повторяю, при желании «Росскат» мог легко рассчитаться по налогам собственными силами и никакой угрозы банкротства для него не было. Но, видимо, у менеджеров «Траста» просто не было желания это сделать…

— В «Трасте» уверяют, что приняли в управление «Росскат» в очень тяжелом финансовом положении…

— А в чем заключается тяжесть положения? «Росскат» и предприятия, входящие в его группу, завершили год с прибылью в 460 млн рублей. В регионе много предприятий, способных похвастаться таким результатом? На предприятии созданы резервы в размере 2,5 млрд рублей для уплаты доначисленных налогов. При этом собственный капитал после доначисления резервов составил 1,13 млрд рублей, а соотношение «долг/Ebitda» — менее 3. Эти цифры я беру из баланса «Росската», который подписывал уже новый директор завода Леонид Афендиков, назначенный «Трастом», и отчета к годовому собранию «Росската», подписанного нынешним директором Денисом Макиенко. Да, у «Росската» кредиторская задолженность более 5 млрд рублей. Но это нормальная кредитная нагрузка для группы, генерирующей выручку более чем в 25 млрд рублей. Я мало знаю в России предприятий, у которых не было бы кредитов. При этом за 20 лет «Росскат» ни разу не нарушил условий кредитных договоров.

— Недавно банк «Траст» выступил с заявлением, в котором сообщил, что инициированный им процесс банкротства — это способ сохранить производство. Такое возможно?

— Я плохо представляю, как это будет работать. Банкротство требует передачи управления предприятием в руки арбитражного управляющего. Есть ли у него компетенции и желание сохранять производство, когда принято решение о ликвидации? Когда будет назначен этот управляющий? Я думаю, по самым оптимистичным прогнозам — лишь к февралю-марту 2021 года. Даже когда управляющий появится, он сможет либо закрыть завод, либо сдать его комплекс в аренду. Если к тому времени будет что сдавать. А как все это время будет работать завод? У него есть контрактная база. Предприятие должно производить и продавать продукцию. Сегодня «Росскат» вынужден отказываться от заказов. То, что собиралось годами, просто отдается конкурентам. Добровольно. Кто-то поверит в то, что все это время покупатели будут стоять в очереди и ждать? Рынок просто уйдет. «Росскат» даже сегодня генерирует прибыль, исполняя старые заказы. Завод еще жив и работоспособен. Но спасать его надо быстро.

А что будут делать люди в Нефтегорске? У них есть семьи, кредиты. Они уже уезжают в Томск, Москву. Как потом из комбайнера сделать оператора оборудования, стоящего миллионы евро? Есть металлургические печи, которые погаснут. Как их потом реанимировать? За газ платить надо. Завтра газовики приедут и отрежут газ. Энергетики не будут бесплатно подавать электричество. Если главная цель происходящего — поиск инвестора, то это надо делать очень быстро. А сейчас идет просто затягивание времени. Допустим, в дальнейшем проведут схему замещения активов и имущественный комплекс окажется на новом юрлице. Но этой компании потребуется как минимум год, чтобы сертифицировать продукцию. А в части поставок сложной продукции есть алгоритм аккредитации. Один из ее пунктов — трехлетний опыт поставки. Далее идет опытно-промысловое испытание продукции, которое длится год. Ты поставляешь продукцию бесплатно, а через год потребитель дает положительное заключение. А что завод будет все это время делать? Я не знаю, как они собираются выходить из сложившейся ситуации. Возможно, у них и есть какие-то варианты, но, боюсь, они просто отсутствуют.

— Какова же тогда цель ликвидации «Росската», если задекларированные механизмы не очень реальны?

— Эту цель знают только в банке «Траст». Просто у банка и завода совершенно разные задачи. Цель «Росската» прописана в уставе — это получение прибыли. А целью банка «Траст» является продажа активов хоть за сколько. Никто не заставляет продавать обязательно за реальную рыночную стоимость. Хоть за 10% от нее продай, все равно это можно объявить успехом и рассчитывать на бонусы. Главное — обосновать и найти виновных. Дорого продать «Росскат» не получается, потому что все покупатели сидят и ждут, когда цена упадет. Сейчас время стервятников. А чтобы цена упала, нужно остановить предприятие. Оно остановлено. Осталось найти виновных и покупателя.

— Возможны ли варианты спасения «Росската»?

— Они есть. Но нужно, чтобы кто-то принимал соответствующее решение. Нынешний менеджмент завода на это не способен. Банк «Траст» даже не смог избрать совет директоров на «Росскате». Потому что никто не хочет брать на себя ответственность. Если на заводе появится человек, который будет принимать решения, тогда можно говорить о спасении. Пока вся машина работает на разрушение, и не только «Росската».

Автор интервью: Роман Аврусин

Источник: газета «Самарское обозрение»